Корни - 1,2 части - Сайт Александра Таранова

Корни - 1,2 части

 

В оглавление

Незабвенной памяти моих отца и матери – Остапенко Тихона Федотовича и Остапенко Анны Емельяновны.

 

 

1 часть

 

Кто наши предки, никто толком ничего не знал. Не было в крестьянской среде обычая хранить сведения о своих дальних прадедах, да и Советы, превратившие нас в безликие винтики, никак не были в этом заинтересованы. И только под старость я заинтересовался этим вопросом. А спросить было некого, отца и дядей уже не было в живых. Осталось лишь семейное предание, которое случайно я услышал от моего отца.

Оказывается, мой прапрапрадед был крепостным помещика из-под Белой Калитвы на Украине. Был он очень высок и широк в плечах, силен непомерно и помещик его в солдаты не отдал, хотя и обещал не раз. Видимо за дерзкий язык или ещё за что. Нам в хозяйстве такие силачи и самим нужнее. А чтобы утихомирить навсегда, решил на свою беду его срочно женить. Выбрал ему под стать деваху и приказал играть свадьбу. Свадьбу сыграли, но молодайка не попала в дом к мужу, а очутилась в спальне помещика. Право первой ночи тогда ещё было сильно как никогда. Молодожён не смог этого стерпеть, через окно проник в дом помещика и своими ручищами удавил насильника, но опоздал, невеста уже была обесчещена. Прапрапрадеда заковали в кандалы и этапом отправили в Сибирь на каторгу. Оттрубил он долгих 25 лет в рудниках Алтая, потом на вечное поселение сослали под Тару в 200 км севернее Омска, в самое гиблое место – кругом непроходимая тайга и болота. В списках полицейского участка Тары за 1878 год числился Емельян Остапенко как политический. Сведения об этом я прочёл в юбилейном издании к 400-летию Тары. Называется это издание «Тарская мозаика», и издано в 1994 году.

Потом были сведения, что проживали Остапенко несколько семей в Павлоградке, тогда ещё небольшом селе севернее Омска.

У прапрапрадеда было 11 сыновей и одна дочь. Прожил он 107 лет и погиб случайно. Все сыновья жили вместе с отцом одной огромной семьёй. Отец рассказывал, что иногда чуть свет, летом, выводил слепого деда во двор, дед практически уже не видел, и тот давал наряд на работу сыновьям и снохам:

–       Ты, Иван, едешь с Марией пахать на дальний участок. Ты, Фёдор едешь в лес, нарубишь два воза дров и привезёшь домой и т.д.

Потом дед шёл в дом и задавал снохам на весь текущий день работу: кому еду варить, кому прясть …

Дед был страстным любителем бани. Дважды в неделю по средам и субботам ему топили баню невестки, а когда баня была готова, сыновья парили его по очереди, когда выдыхался один, начинал парить второй и так по очереди все сыновья. Особенно доставалось им от него всю зиму и весну. Дед укладывался на жаркий полок в тёмной кожаной шапке и кожаных рукавицах. И только покряхтывал от удовольствия, когда парили его сыновья. Видимо старая кровь уже плохо его грела, и он помогал себе выжить и нагреться на пару дней вперёд жаркой баней. В бане он и погиб.

В это весеннее воскресенье как обычно натопили жаркую баню. Деда парили все сыновья, и он наказал им прийти через полчаса за ним. А он ещё пролежит на полке погреться. Как обычно выпил пол-литру царской водки из кабака и лёг на полке «доходить до кондиции»…

В это время у соседей телилась корова, отёл был очень тяжёлым, телёнок был крупным и шёл задом, а развернуть его никак не удавалось. Это было большим событием, и все взрослые ушли к соседям. За бурными обсуждениями отёла про деда забыли, а когда за ним, наконец, пришли, он уже умер. Виноватых не нашли и через три дня деда с почестями похоронили.

А вскоре началась Русско-японская война и деда Федота в числе первых взяли на фронт, где он пробыл более двух лет и вернулся с двумя Георгиевскими крестами. Первого Георгия ему дали за то, что во время атаки убил десятерых японцев и захватил пулемёт. Хотя и был ранен, сумел дотащить его к себе в окопы. Георгия 3 степени вручили за то, что раненый дважды сам, вынес с поля боя тяжело раненного командира полка. Вернулся домой, провалявшись в госпиталях более полугода, только в 1906 году. Георгии славы ему особой не принесли, а достатка тем более. Дома порушенное хозяйство и молодая хозяйка с ребёнком на руках, которого прижила, пока дед был на фронте. Разводиться с нею дед не стал, так как любил её по-своему. В 1908 году родился мой отец, через два года мой дядя Фёдор, а в 1914 году родился мой младший дядя Павел. На Германский фронт деда забрали в конце 1914 года, где и протрубил он до 1917 года, и вернулся домой с винтовкой и страшным кашлем, последствием газовой атаки немцев. Хозяйство поднять он так и не сумел, не было здоровья, да и богатства с фронта не принёс, кроме старой прострелянной в двух местах офицерской шинели.

Началась гражданская война, которая постепенно доносилась и до Сибири. Начались бой и в окрестностях Омска. Красные пытались взять деда в свои ряды, но, видя, что он очень нездоров, оставили в покое. Прошёл год. Успехи у белых были неблестящие, и снова заявились к деду военные, теперь уже колчаковцы. Начали со слов: «ты у нас дважды георгиевский кавалер, наше знамя, мы знаем, ты отказался идти к красным, твоё место с нами».

Дед наотрез отказался идти к ним.

–       Я ни за кого, я сам за себя. Навоевался, с меня хватит. Как только колчаковцы ни уговаривали его, дед ни в какую, не пойду и всё …

–       Тогда коня заберём у тебя.

–       И коня не дам, и дед ухватился за уздечку, на которой уводили со двора единственного коня.

Взбешённый пьяный унтер выхватил из кобуры наган и дважды выстрелил деду в грудь.

–       Подыхай красная собака, проорал он и галопом вылетел со двора, за ним казаки, уводя в поводу дедушкиного коня.

Баба Настя упала в хоздворе без памяти и её отхаживали соседки почти двое суток. И осталось у неё четверо малышей мал-мала меньше. А через год умерла и она от скоротечной чахотки. А сирот разобрали в работники. Младший Павел пас гусей, Фёдор пас коров и лошадей, а отец мой пахал залежь у одного из богатеев.

 

2 часть

 

Хотел, было, батюшка взять его к себе, но вспомнил, что он три года тому назад выставил его на всеобщее посмешище.

Дело было на Пасху. Отец мой, три пацана лет по 10-11 прислуживали попу во время службы. И пацаны заспорили, есть ли у попа под рясой штаны или нет. Одни говорят, есть, другие – нет. Решили проверить. И вот когда поп отходил от святых врат иконостаса, кто-то из пацанов приподнял край рясы и заглянул под неё. Поп подумал, что наступил на рясу и шагнул назад, зацепился за кого-то из них и упал на спину, задрав ноги кверху. Народ в церкви ахнул, а потом мужики расхохотались, видя, как поп запутался в рясе и не может никак встать. Ребятишки помогли ему подняться. У попа хватило самообладания продолжить торжественную службу. Но зато потом он оттаскал всех четверых за волосы и уши и выгнал с треском из церкви. А у отца был чудесный голос, и он пел вместе с певчими на крылосе.

Потом попёр поп его и туда и из церковно-приходской школы, в которой отец на отлично закончил первый класс и ходил уже во второй. На том и окончились университеты моего отца. И началась непосильная и бесконечная работа у богатея. Кормили только хлебом и квасом, да и тех было не вдоволь. Ветхая одежонка поизносилась, и сквозь дыры в ней светилось худое мальчишеское тело. Благо началось лето, и хоть днём не было холодно. А в сумерках зарывался в копну прошлогоднего сена и там коротал ещё холодные ночи. Пожалеть сироту было некому. После Гражданской было их сирот хоть пруд пруди. Правда, ещё давно полюбился поповне этот светловолосый мальчуган за ласковый нрав и недюжинный недетский ум.

Поповна была некрасива, и никто брать её замуж не хотел, хотя приданное у неё было богатое. Вот и отдавала своё материнское нерастраченное чувство этому мальчугану. То булку хлеба вынесет тайком ему, то десяток варёных яиц, а однажды подарила ему красную рубашонку, и чёрные полотняные штанишки, чтобы хоть чуть прикрыть его наготу. Отец брать не хотел, но она сумела убедить его, что это Господь Бог посылает ему всё это. А когда начались морозы, она уговорила батюшку, чтобы он взял его в работники по двору и хозяйству. В это время поповский работник беспробудно запил и пришлось попу принять предложение дочери и приютить на зиму горького сироту.

Долгими зимними вечерами поповна занималась с ним по программе церковной приходской школы. Мальчишка настолько увлечённо усваивал всё, чему она его учила, что за зиму освоил «науку» за второй, третий и четвёртый классы. Только туго ему давалась математика, но и с нею он с грехом пополам справился.

Два года пробыл он у попа в работниках и выгнал его поп за то, что отец зачастил в Комсомолию. Шёл 1925 год. Создавались ТОЗы. Вся беднота объединялась в них. А отца, как самого грамотного из них, выбрали избачём. Через год комсомольская ячейка направила его на курсы красных учителей. Проучился отец там всю зиму и весной состоялся выпуск и направили учителей на курсы обучения неграмотных и малограмотных в сёла и хутора, а отца в один из больших хуторов в районе. Там отец проработал два года, совмещая работу учителя и избача, начал писать заметки в газету «Сельская беднота», в которых разоблачал богатеев и их прихвостней, за что был жестоко избит и даже один раз в него стреляли. Никого из стрелявших и избивавших его, разумеется, не нашли. Но отец стал осторожнее.

 

Однажды в соседнем селе на зимней вечеринке встретил девушку-батрачку, которая приглянулась ему. На другое воскресенье он опять приехал в это село. Встретил опять её и предложил ей выходить за него замуж. Она была сирота, батрачила уже три года, и ей только исполнилось 17 лет. Согласилась, только попросила, подождать её, пока она соберёт свои вещички. Через полчаса она пришла, всё её имущество уместилось в небольшой головной платок. Отец закутал в шубу её, и поехала моя будущая мама к отцу на хутор.

 

ost-01.jpg

 

Через день поехали в совет, зарегистрировались, в церкви они не венчались, так как отец в ту пору уже был комсомольцем. Чем дальше, тем больше отец удивлялся, что она всем взяла, и рост у неё был более двух метров, и в кости и в плечах была мощна и широка. И как жена была хоть куда – и стряпуха, и хозяюшка отменная. Одно не нравилось ему, она была на голову выше мужа. А потом пригляделся и махнул на всё рукой, и перестал замечать, что она всегда смотрела на него сверху вниз. Зато изредка он стал поколачивать её, чтобы показать, как он её сильно любит, и кто в доме хозяин. Мать стоически терпела эти изъявления любви. Но всему бывает конец.

Как-то соседи собрались ехать на мельницу. Отец напросился с ними смолоть три мешка пшеницы. Те согласились с условием, что он им поможет. Нагрузили два воза и, когда грузили последние мешки, соседа, хватил страшенный радикулит. Пришлось отцу ехать самому в соседнее село. И он взял с собою мою маму. Приехали к обеду. Мельник собрался идти обедать и велел на второй этап сносить мешки и высыпать в приёмный бункер. Отец начал носить мешки наверх и как-то поскользнулся и полетел вместе с мешком вниз со второго этажа и вывихнул ногу. Что делать? Мама сказала, чтобы он не беспокоился. Взяла один мешок под одну руку, второй под другую и, как ни в чем не бывало, пошла по трапу вверх. Потом переносила другие. Отец вытаращил глаза и от изумления не смог сказать ни единого слова. Мать вытерла руки о фартук и спросила.

–       Ну что, Тиша, видел?

Тот мотнул утвердительно головою.

–       Так вот, если теперь хоть пальцем меня тронешь, то мало тебе не будет.

И с того дня отец мать не трогал и стал ласковым как телёнок …

На следующий год летом отца направили на краткие курсы повышения квалификации. Проучился он там три месяца и закончил их на «хорошо». Но сказывалась небольшая граммотишка по сравнению с теми, кто регулярно ходил в школу и окончил хотя бы шесть классов, и ему посоветовали за год подготовиться, чтобы сдать экзамены за семь классов. А пока перевели из ШКМ (школа молодёжи, где обучали только чтению и письму). В двухклассную школу в небольшое село соседнего Армизонского района, ныне Курганской области в село Зоря, где я соизволил родиться 22 июля 1930 года. Отец был на курсах, соседи в поле и ни души на улице. Мать родила меня в рубашке и носила на руках, не зная, что далее со мною делать. Даже пуповину не обрезала. Откуда ей было это знать. Наконец догадалась разорвать пуповину и перевязать суровой ниткой. Потом завернула в чистую мешковину, подвязала живот другой мешковиной и отправилась к старушке, которая жила через два дома от школы, где жили отец с матерью в крохотной комнатушке, во второй побольше был класс, где отец вёл уроки. Бабуля перевязала мне пуповину поближе к животу, обрезала лишнее, нагрела воды, освободила от рубашки и обмыла с мылом в тёплой воде и дала маме на руки, чтобы покормила грудью. Велела идти домой потихоньку, нагреть воды и самой подмыться. Послед велела не тянуть, пусть сам потихоньку выйдет, а тогда поглубже закопать в огороде.

–       А я приду к тебе часа через два и подскажу, что тебе делать дальше...

А когда отец вернулся с курсов, где он сдал успешно экзамены за семь классов и ему дали начальную школу в соседнем селе, где было 4 класса и молоденькая учительница, тоже окончившая эти же курсы. Отца назначили заведующим. Это была его первая серьёзная должность и обязанность отвечать за весь учебный процесс во всех четырёх классах. Работали в две смены, так как классных комнат было только две. Ещё надо было готовить выступления учеников чуть ли не к каждому воскресенью, а к 7 ноября и 1 мая готовить большие концерты. Слушатели были нетребовательны, в основном родители учащихся, но была и молодёжь. И почти все номера шли на бис, особенно песни – отцу удалось создать неплохой хор, а сам он пел очень хорошо, голос был сильный с баритонистым оттенком.

На следующий учебный год отца опять перевели наводить порядок в другой начальной школе. И так повторялось года три подряд.

Из первых детских воспоминаний была незабываемая встреча с яркой кометой. Всё небо заливалось голубовато-зелёный свет, а ярко-красный хвост через все небо оставлял неизгладимое впечатление. Выходили всей семьёй на мороз и любовались небывалым явлением. Старики говорили, что будет война и страшный голод, но ничего этого не случилось.

Однажды зимой пришёл сосед и попросил помочь зарезать свинью. Отец взял ружье, выстрелил свинье в ухо. Та замертво рухнула в снег. Часть дела сделана, и пошли это дело вспрыснуть. Выпили, оделись, вышли, а свиньи во дворе нет. Следы повели на улицу, а там вдоль улицы. Нашли её за селом. Пришлось возвращаться за санями и везти её домой под ехидные реплики односельчан.

Помню жаркий летний день. Во дворе соседей расхаживает гусь с гусыней и выводком пушистых маленьких гусят. Что может быть восхитительнее этих игрушек! Я ухватил одного из них и начал гладить. Налетел гусь и так меня отхлестал своими крыльями, что недели две красно-чёрные полосы на заднице и спине никак не сходили, зато я на всю жизнь запомнил, что гусят трогать нельзя.

Как-то весной я проснулся, а мамы нет в комнате. За дверью слышится ровный голос отца, который держал в руке книгу, а вторая была за спиной. Я неслышно выскользнул из комнаты, пристроился за спиною отца, и важно заложив руку за спину, выпятил голый живот, двинулся за ним. Отец шёл медленно меж рядами парт, не спеша, поворачивался, дойдя до конца класса. Я в это время умудрялся незаметно стать за его спиной, и торжественная процессия медленно двигалась к учительскому столу. Вначале дети меня не заметили, всё их внимание было сосредоточено на тетрадях. Потом кто-то хихикнул. Отец грозно сдвинул брови и повернул голову к хихикающему мальчишке. И тут весь класс увидел шагающего за отцом голого малыша и грохнул таким хохотом, что отец даже растерялся. Такого нахальства ему не доводилось никогда видеть или слышать. И он сделал шаг назад, наступив на мою голую ногу. Я заорал благим матом. Отец ухватил меня в охапку и унёс в свою комнату. А тут и мама пришла, отец нашумел на неё, что она одного оставила меня в комнате без присмотра. Чем закончился диктант я не знаю, но мне строго-настрого запретили появляться в классе, пока там шёл урок. Но этого не удавалось избежать. Маме часто приходилось надолго уходить из дома, и она, одев меня, выводила в класс, молча усаживала с кем-то рядом из мальчишек и уходила. Так, между делом, я и научился читать и писать в свои четыре года.

Потом от кого-то из мальчишек я заразился чесоткой. Через пару дней все моё тело усыпали крупные гнойные струпья. Куда только мама не водила и по больницам и по бабкам. Чесотка уже облепила меня с ног до головы. В районной больнице одна бабка сказала:

–       Ты, касатушка, его никуда не вози. А езжай домой, вскипяти ведро воды, раствори килограмм соли и в этом рассоле искупай его три раза, и всё пройдёт и следа не останется от этой напасти.

Мама так и сделала. Приехала домой, вскипятила воду, растворила соль в ведре воды и в тёпленькую водичку посадила меня. Я заорал как ошпаренный. Мама, несмотря на мои попытки выбраться из купели, продолжала меня купать. Я кричал благим матом. А братишка, которому было два годика, в кроватке стал приговаривать:

–       Такэ – такэ – так, так…

–       Ну, Петечка, погоди, вот мама будет тебя купать, и я буду тебе говорить «Так тебе, так»…

Через три дня с меня слезла вся плохая кожа, не осталось и следа от чесотки, и я опять стал как огурчик, только сначала красный, а потом розовый, как молочный поросёнок.

Дня через три отец принёс белого голубя, которого поймал в сарае, где голубь прятался от морозов. Петечка потянулся к голубю, и отец отдал ему его в руки. Тот внезапно выпорхнул у него из рук. Братик так перепугался, что его парализовало, и через два дня он умер. Горе было огромным, особенно казнил себя отец. Отца опять перевели в другую школу, теперь недалеко от райцентра и заставили поступать в педучилище в Омске. Отец успешно сдал вступительные экзамены, и начались его муки по налаживанию работы в новой школе и по заочной учёбе: две смены в школе, внеклассная работа, а потом по вечерам усердно штудировал книги за 8 класс и спецпредметы за первый курс педучилища. Здесь он проработал три года. А последние два года была страшная засуха, и начался в сёлах настоящий голод. Отец написал своему другу в Казахстан, тот жил в Талды-Кургане, тогда районном центре, и был каким-то небольшим начальником, кажется в военкомате. Вскоре отец получил от него ответ и дружеский совет, пока не погибли от голода, ехать к нему в Талды-Курган, а место работы он ему найдёт, тем более что он закончил педучилище, а в районе у них учителей с таким образованием пересчитать можно по пальцам. И отец решил ехать в неведомые края.

Продали за гроши нажитое имущество и вот мы в Омске на железнодорожном вокзале. Шум огромной массы, как мне показалось, людей. Подходят и уходят поезда, а наш поезд будет только утром. Улеглись мы прямо во дворе вокзала на земле, благо теплынь была неимоверная.

Вдруг в небе что-то загудело, и впервые в ночном небе увидел самолёт с красными огоньками на концах крыльев и на хвосте. Что такое самолёт, я уже знал, так как отец во дворе сам с ребятами строил самолёты, но они только бегали по двору, а взлететь никак не хотели – были тяжеловаты. Тогда он, натерпевшись от сельчан насмешек, поехал в Омск и купил фабричный набор маленького самолёта. Вскоре самолёт собрали и назавтра назначили испытания.

Слух об этом разошёлся по всему селу, и сельчане с утра облепили школьный забор. Такое зрелище пропускать было нельзя, да и позубоскалить, и почесать языки об нового учителя очень уж хотелось. Тем более что учитель и в церковь не ходил, и строго спрашивал с родителей нерадивых учеников. Отец накрутил резинку, которая вращала пропеллер самолётика, и опустил на землю. Тот пробежал по земле метров двадцать и остановился. Дикий хохот раздался вдоль забора – вот учитель опростоволосился, так опростоволосился … Отец, молча, взял самолётик, отошёл в дальний конец двора, закрутил пропеллером резинку до упора, до конца и, поставив самолётик на землю, осторожно опустил. Самолётик стремглав пронёсся по двору и чуть ли не у забора взлетел в воздух, попутно сбив картуз с одного из зевак. Толпа ахнула. Пришли посмеяться над чудаком – учителем, а самолёт у него взял и полетел, чуть ли не до самой церкви. Старушки крестились и приговаривали, что самолёт далее не полетел, потому что сам Господь Бог такой наглости не допустил.

Вспомнилось всё это, когда смотрел на самолёт в ночном небе… А утром сели в поезд и почти трое суток ехали до станции Уш-Тёбе, где нас было тучи комарья. Благо никто из нас не заболел лихорадкой, которая свирепствовала в окрестностях станции, окружённой сплошными болотами. А утром на попутной полуторке уехали в Талды-Курган, и по указанному адресу шофёр довёз нас до двора отцового друга.

Приняли нас более чем радушно, и двое суток мы пробыли в их гостеприимном доме. Меня страшно удивили венецианские зеркала, впервые увиденный трельяж и зеркальный шкаф. На второй день друг повёл отца в РайОНО, предварительно сунув в карман револьвер, который я тоже видел впервые.

Отца назначили директором только что созданной семилетки в село Калиновку, которая находилась в предгорьях Джунгарского Алатау, в 60 километрах от Талды-Кургана. Друг отца нашёл нам полуторку, и нас отвезли в Калиновку. Жилья не было, и мы поселились в школе, которая представляла собой старый глинобитный дом из четырёх довольно больших комнат, с маленькими окнами. Были четыре окна в каждой комнате и по 14 парт в каждой. Занятия проводили в две смены. Топили в школе кизяками, которые делали колхозницы на коровьей ферме и к первому сентября завозили на школьный двор, а потом на зиму прятали в подвал под полом всей школы. Все удобства во дворе. Только отец имел законченное среднее педагогическое образование, остальные семь учителей имели кто семь классов, кто уже учился в педучилище.

Через месяц отец купил хату из двух комнат недалеко от школы, и мы перебрались под свою крышу. Мама заново выбелила хату изнутри и снаружи, помазала глиной крышу и земляной пол в обеих комнатах. Радости нашей, что у нас своя крыша над головой, не было границ. Отцу дали денег на приобретение библиотеки для вновь образовавшейся семилетки. А до этого в школе, кроме учебников для учеников, ничего не было.

На носу был новый 1937-1938 учебный год. Отец с одним из учителей обошёл все хуторки, где в основном жили казахи, и уговорил отдать своих детей учиться в школе. Набралось два первых класса, один второй, один третий, которые должны были учиться в первую смену, четвёртый, пятый, шестой и седьмой – во вторую смену.

А чтобы я дома не путался у матери под ногами, отец и меня сунул в первый класс, хотя там мне практически делать было нечего – я давно уже читал и писал, правда, с математикой дружил не очень, но в пределах тысячи легко выполнял в уме любые четыре арифметических действия. И весь год я провалял дурака в школе. Вместо букваря у меня был томик Пушкина, произведения которого я прочёл за этот год и многое знал наизусть и выступал с ними на концертах, которые и здесь отец широко практиковал и заставлял всех учителей не только самих участвовать в самодеятельности, но и готовить к выступлениям учеников. Такие вечера самодеятельности пользовались огромным успехом, так как других развлечений в деревне не было. Создал отец и хор, большой хор, благо учеников теперь в школе было много. Привлёк он в хор и многих молодых родителей, у кого были хорошие голоса. И гремел хор на всю деревню, а потом стали по приглашению выезжать в соседние сёла и хутора, где тоже пользовались большим успехом.

Вскоре отца выбрали депутатом районного Совета, и дома мы его практически и не видели: то он в школе, то в колхозе, где проводил беседы с колхозниками, то собрания, и ни одно мало-мальски важное событие не обходилось без его участия. А когда стал депутатом Райсовета, то по нескольку дней вообще не появлялся дома.

В школе дела шли более чем успешно: приезжали из района комиссии по проверке работы школы и всякий раз отмечали хорошую работу всех учителей, в приказах по РайОНО отцу несколько раз объявляли благодарности, в областной газете была напечатана большая статья о Калиновской семилетней школе, которая за год сумела добиться таких впечатляющих результатов, о которых многие школы Копальского района и мечтать не могли. И, видимо, не случайно его перевели работать в райцентр в среднюю школу завучем. Новый 1938-1939 учебный год мы встретили в райцентре.

Копáл был богатой казачьей станицей, здесь же до революции стоял казачий конный полк, огромные казармы полка теперь стояли пустыми, в здании штаба полка разместили вновь образованное педагогическое училище, в котором через много лет пришлось учиться и мне самому в суровые военные годы.

ost-02-15.02.37.jpg

Отцу дали однокомнатную квартиру на втором этаже деревянного четырёхквартирного дома. Огромные окна были мне в диковинку, но главное богатство было в большущем сарае, где лежали навалом сотни книг и журналов, изданных ещё до революции. В этом сарае, я и проводил всё свободное время, рассматривая и читая это богатство, которое целиком принадлежало мне.

Наш дом был недалеко от центра станицы и с первого сентября я пошёл учиться во второй класс, хотя и там практически мне делать было нечего, поэтому учиться мне было очень легко, всё, чему учили во втором классе, я уже знал – просто учительница привела все мои познания в стройную систему программы. Я много, очень много читал и учил наизусть, участвовал в хоре и драматическом кружке, которые организовал и руководил мой отец.

 

Далее